на корню и саму землю. Треть крестьянских дворов оказалась безлошадной, другая треть - однолошадной. Урожаи зерновых не превышали 5-6 центнеров с гектара. Многие крестьянские дома были без труб: ради экономии топились «по черному», солому с крыш весной скармливали скоту. В черноземных регионах дело доходило до голодных эпидемий, хотя в погоне за иностранной валютой страна вывозила пятую часть урожая зерновых. 12-14-часовой рабочий день, мизерная заработная плата, бесчисленные штрафы, отсутствие элементарной охраны труда, использование труда малолетних детей и женщин, в том числе в ночное время, трущобные жилищные условия, запрет профсоюзов и стачек - такова в самых общих чертах картина положения промышленных рабочих России к концу XIX в.
Существовали как бы две России. Одна – узковерхушечная, материально благополучная, захлебывавшаяся в бесконечных рассуждениях о самодержавии, православии, народности, конституции и свободе. Другая - огромная и нищая, «грязная, голодная, проеденная до костей болезнями, заеденная вшами ... » Такой, по мнению тогдашней печати, увидел ее дворянский писатель И. Бунин в повестях «Деревня» и «Суходол». Никакие столыпинские отруба, на поддержку которых выделялось лишь 4 процента государственного бюджета, не могли спасти стомиллионную крестьянскую массу от острой нехватки земли и капитала. Неудивительно, что реформа началась с крестьянских бунтов и расстрелов, привела к убийству царя-освободителя и к революционному взрыву 1905 г.
Такое развитие событий советские и современные историки обычно объясняют только классовыми причинами, эксплуататорской сущностью помещиков и капиталистов. Однако разве самодержавное государство с помощью таких либералов, как С.Витте, не могло бы выкупить всю помещичью землю на выгодных для помещиков условиях и бесплатно раздать ее крестьянам, превратив их в полностью свободных фермеров, установить налоговые льготы и субсидии для крестьянских хозяйств, оказывать всемерную поддержку отраслям легкой и пищевой промышленности, жилищному строительству, коммунальным хозяйством, развитию дорог, транспорта, связи и всей гражданской инфраструктуры? Что мешало ввести в промышленности, куда ринулась, на заработки масса обезземеленных крестьян, высокие социальные требования и жестко добиваться их соблюдения? Это резко увеличило бы производительные силы страны, отвечало бы интересам всех слоев общества и значительно смягчило бы социальную напряженность. Непременным условием было кардинальное (многократное) снижение уровня военных расходов и, следовательно, полный отказ от великодержавных амбиций и экспансионистских устремлений, от участия в военно-политических союзах и конфликтах за пределами страны. О реальности и плодотворности военного изоляционизма убедительно свидетельствовал опыт США, которые именно в это время проводили политику невмешательства в военные дела Европы и всего за тридцать лет после полной и безусловной отмены рабства вышли на первое место в мировом промышленном производстве.
45 46
В России с ее многовековым милитаризмом даже самые большие радикалы и «друзья народа», требовавшие свержения самодержавия, установления демократической республики и перехода к социализму, не отваживались на такую постановку вопроса. Правящим же кругам нужен был не медленный естественно исторический процесс накопления капитала в сельском хозяйстве, легкой промышленности и торговле, постепенного перелива его в тяжелую промышленность, ориентированную в основном на обеспечение потребностей гражданского производства, адекватного военного строительства, не подрывающего экономическое положение населения. Им нужна была быстрая военная индустриализация на государственно-капиталистической основе, чтобы наверстать военное отставание России от Запада. Часто раздававшийся тогда призыв сделать Россию и сильной, и богатой был, как и теперь, пустой звонкой фразой.
Пожалуй, единственным государственным деятелем, понимавшим суть происходящего в России, был министр финансов С. Витте. В лекциях о народном и государственном хозяйстве, читанных брату Николая II, он говорил, что в числе условий, задерживающих развитие производительности народного труда, «первое место принадлежит милитаризму» и дал весьма точное определение этому понятию: «Под милитаризмом разумеется приспособление, если не всех, то многих функций государства как в военное, так в особенности в мирное время к цели достижения военного преобладания или, по крайней мере могущества. Он подчеркивал, что политическое и экономическое значение милитаризма огромно, что содержание в мирное время армий большой численности требует от государств значительных денежных расходов, отвлекает известную часть наиболее способного к работе населения от экономически производительного труда и не может не отражаться на народном хозяйстве и на общем экономическом строе. Но на практике министр финансов, а затем председатель кабинета министров оставался умелым проводником и даже спасителем военного великодержавия страны.
Централизовав финансовое дело усилиями С. Витте и его предшественников (единая смета, единая касса, упорядочение права денежной эмиссии), ужесточив и увеличив сбор прямых налогов и косвенное налогообложение товаров широкого потребления, всемерно привлекая иностранный капитал и расширяя вывоз сырья и зерна, правительство стало направлять все государственные заказы и субсидии на строительство стратегических железных дорог, в тяжелую промышленность и военное производство. За последнее десятилетие XIX в. протяженность железнодорожной сети России удвоилась, производство чугуна, проката и стали утроилось, добыча нефти возросла в пять раз. В 1890-1913 гг. продукция тяжелой промышленности увеличилась в семь раз. По темпам роста, уровню концентрации и централизации промышленного производства на рубеже веков Россия опережала большинство стран мира, в том числе США На юбилейном симпозиуме в июне 1999 г., организованном Сбербанком России, выступавшие говорили, что «Витте осуществил не менее масштабное обновление державы, чем это сделали великие преобразователи России XVIII века Петр I и Екатерина П». Отмечалось, что многие проблемы, с которыми сталкивался С.47 48-49